СССРиЯ
1947 — 1958. Вначале было дрово
1947 — 1957. Родная речь
1947 — 2006. Добрые толстушки
1947 — 1967. Первый учитель
1953. День плачущей лягушки
1947 — 1957. Родная речь
В мой день рожденья, 21 февраля по решению ЮНЕСКО весь мир отмечает День родного языка. Совпадение случайное, но примечательное. Моё отношение к русской речи сложилось в 1947-57 годах. Но не столько в школе, где именно в это время учился, сколько дома возле репродуктора, и на улице, где мы жили. В начале Малой Семёновской, между проходными двух фабрик, трикотажной и шерстопрядильной, стоял стометровый дощатый забор. На нём в ряд висели стенды для центральных газет. По утрам расклейщики очищали стенды от вчерашних остатков и вывешивали свежие "Правду", "Известия", "Комсомолку", "Московский большевик" и т.д. Я быстро смекнул, что в официозной части все они практически совпадают, но в остальном каждая любопытна по-своему. Так, в "Правде" печатались карикатуры Бориса Ефимова и Кукрыниксов, в "Московском большевике" и "Вечерней Москве" — столичные новости и т.д.
В любой из газет интересно было читать фельетоны и... программу радиопередач. Наша "чёрная тарелка" вещала без вариантов, по раскладке городской сети, но вещание это было куда содержательнее нынешнего убогонького меню из рекламы просто лживой и откровенно лживой. Каждый день по дороге в школу или обратно (смотря по тому, в какую смену учился) я просматривал весь газетный ряд. При этом зрительная память сохраняла всё: орфографию, синтаксис, стилистику. А надо сказать, что и то, и другое, и третье в газетах той поры было безукоризненным. Корректоры и редакторы работали за гроши, но придирчиво и тщательно. Во-первых, они были истинными профессионалами, а во-вторых, знали, что за пропущенные ошибки можно серьёзно пострадать.
Сказанное в равной мере относилось и к радиовещанию: случайная оговорка диктора могла стоить ему карьеры, а то и свободы. Даже Вадим Синявский, первый советский футбольный комментатор, при всей скорострельности его репортажей, мог в спешке исказить происходящее на поле, но не родную речь: сказывались эрудиция и образование. Ныне телеговоруны расплодились не хуже крыс. На фоне их косноязычия Черномырдин — образец безупречного стиля. А тогда моя слуховая память сама по себе наполнялась выверенными речевыми оборотами. Репродуктор стал моим учителем риторики. Правда, это слово тогда было не в ходу: сей предмет преподавали разве что в духовных семинариях, о чём газеты, естественно, умалчивали.
С той поры всякие отклонения от норм родной устной или письменной речи режут мне слух и бросаются в глаза. Явные огрехи заслоняют собой смысл. Восприятие утрачивается. Разумеется, и сам я порой ошибаюсь. Но память детства, закреплённая старательной учёбой и русской классикой, подводит весьма редко. Вот и трачу себя на войну с ветряными мельницами современной полуграмоты. Остаюсь при мнении, что безграмотный учитель — первоисточник всех российских бед и потому не достоин учительского звания. Что бы он ни преподавал, — будь то любой школьный предмет или, к примеру, автодело. Не позволяю убедить себя в том, что грамматика не обязательна, если на неё не хватает времени, желания или образования. Ни за что не поверю, что слова продажа, инициатива и технология имеют форму множественного числа. Равносильным было бы признать, что ножницы, брюки и пассатижи бывают в единственном. Никогда не спутаю одеть и надеть. Не позволю себе сказать дЕньгами, даже если слышу это ежедневно по ТВ из уст уважаемых артистов. Лучше откажусь от перевода, но не поддамся требованию работодателя пользоваться безграмотными глоссариями. Испорчу отношения с автором пустякового сообщения на форуме, но ткну его носом в инфинитив без мягкого знака или в форму третьего лица — с этим самым знаком.
Каждые пятнадцать дней на планете исчезает один язык — частица мировой культуры, неповторимый способ воспринимать и воспроизводить в слове окружающий мир. Когда ТВ поминутно вдавливает мне в единственное слышащее ухо осточертевшее на сегодняшний день мы имеем, я всерьёз начинаю опасаться: великий и могучий тоже долго не протянет.
21.02.2006
1947 — 1967. Первый учитель
Смешно и грустно видеть, как раздобревшая тетёха в безразмерных тренировочных штанах ведёт урок физ-ры во дворе соседней школы. Мне повезло: когда я учился (1947-57), до такой извращённой феминизации было ещё далеко. Педзарплата и в те поры вряд ли была достойной. Тем не менее в нашей мужской школе уцелевшие фронтовики — не только директор, завхоз и завуч, не только предметники (военрук, физкультурник, физик, математик, чертёжник и т.д.), но даже учителя начальных классов, в т.ч. и моего.
Михаил Филиппович Новиков (рис. 1), строгий и добрый, вдовец и одинокий отец своей Зойки (нашей ровесницы), он был, наверное, хорошим учителем. Говорю об этом без особой уверенности, потому что лично меня (пришедшего в первый класс уже читающим и пишущим) он учил разве что терпению и ненавистному чистописанию — теперь понятно, что без особого успеха. Меня поражало, как он мог спокойно и ровно относиться к моим одноклассникам, среди которых, на мой взгляд (увы, позднее подтверждённый жизнью), были непроходимые тупицы и просто шпана с уголовным будущим. Остаётся предположить, что это умение преодолевать личную неприязнь или даже вовсе её не испытывать было основой его учительского ремесла.
Рис. 1. 1948. Мой первый учитель
М.Ф. работал с нами четыре года, до выпуска из начальной школы. Он же, после первых экзаменов (за 4-й класс), подписывал мою первую похвальную грамоту (рис. 2). А потом он ушёл из школы в какую-то чуть ли не сапожную артель: видимо, на выращивание Зойки учительской зарплаты уже не хватало. Жаль, что никому, кроме нас, он уже не читал о приключениях Нильса и гусей. Никого так мило не разыгрывал: в тот день, когда ему вручали медаль "За доблестный труд", занятия для класса отменили, а нам кто-то сказал, будто М.Ф. решил от нас отказаться из-за нашего дурного поведения. И никого он больше не водил в Измайловский лес, показывать весну.
Рис. 2. 1951. На память о первом учителе: грамота за 4-й класс
Последний раз я видел М.Ф. спустя шесть лет, уже на нашем выпускном вечере, в июне 1957 г. Хорошо, что кто-то сумел его разыскать и догадался пригласить. Мы абсолютно легально выпили с ним слабенького винца, и я даже успел приложиться к его жилетке по поводу неразделёнки. О других учителях в последующие годы доходили какие-то сведения, а о нём — ничего.
Ираиду Петровну Киселёву я тоже считаю своим Первым учителем, хотя попал к ней много позже, когда в 1965-67 г.г. дополнительно "образовывался" в Ин'язе. Вот уж кто был истинным режиссёром-постановщиком своих занятий по лексике. Она умела "держать зал", точнее, всю учебную группу в постоянном напряжении и никому не давала расслабиться или, тем более, задремать: всё-таки мы учились вечерами, после работы. За несколько месяцев она добилась того, что мы заговорили по-немецки, т.е. перешли от изучения языка к его применению.
А ведь каждый из нас до этого потратил от 11 до 13 лет именно на абсолютно неприкладное изучение. О том, что И.П. — талант, я задумался, когда вместо неё с нами почему-то начала работать некая кандидатша от филологии, со странноватым именем Минна. Сразу стало скучно и бесперспективно. К счастью, это произошло уже незадолго до конца последнего семестра. Помню, после раздачи дипломов я спросил у И.П.: "Wie soll es weiter gehen?". Она ответила, что у каждого из нас есть надёжная профессия, а знание языка — всего лишь удачное дополнение к ней.
Верно, но, как оказалось, не для меня: уже через 6 лет, в 1973 г., я начал работать переводчиком, да так по сей день им остаюсь. Правда, в конце 60-х никто не думал и не гадал, что через 30 лет удачное дополнение послужит запасным парашютом при полёте из вчерашнего дня в нынешний. И.П. была старше лишь некоторых из нас и, вполне возможно, ещё жива.
01.08.2003
1947 — 2006. Добрые толстушки
Это расхожее словосочетание я довольно долго принимал на веру. Хотя мой собственный опыт эту веру вовсе не подкреплял. Разумеется, комплекция как-то влияет на человека. Например, тучному труднее перемещаться в пространстве. Есть и другие сложности бытия, из-за которых портится характер.
В коммуналках первых послевоенных лет, назло хлебным и продуктовым карточкам, на фоне всеобщего недоеда, презрительно взирали на отощалых соседей некие особи, с трудом пролезавшие в двери. Под нами жила чета. Его мы видели редко. Кучер с немыслимым брюхом под фартуком. На своей частной (?) подводе возил ящики на тароремонтный завод. Поговаривали, что в войну он развозил по булочным хлеб в гужевом фургоне. Его супруга, столь же необъятная, не работала, всегда была дома и каждодневно таскалась с первого этажа на второй — жаловаться на стук и шум, исходящий от нас. Дом, надо сказать, был довоенной постройки. Междуэтажные перекрытия были не по-нынешнему многослойными и шумогасящими. Когда подниматься на второй этаж ей было некогда или лень, она просто стучала по батарее и так выражала своё недовольство нашим существованием. Иногда приводила участкового. Тот созерцал наш быт, не менее убогий, чем его собственный. Потом говорил что положено, и оба уходили.
В трёхкомнатной квартире, где мы вчетвером кое-как умещались в десятиметровке, в большой комнате за стенкой обреталась некая Марьванна с мужем и взрослым сыном. Марьванна ходила по коридору боком, — чтоб не задевать за стены. Дверные проёмы её обжимали, делая стройней и выше. Она тоже не работала. Говорила, что болеет. Муж её, Иван Ильич, по контрасту с супругой носил прозвище Глист. ("Выражается сильно русский народ!") Кладовщик на соседней трикотажной фабрике, он, по слухам, приторговывал тем, что удавалось оттуда вынести. Или вывезти: их сынок шоферил там же. Лично меня, семи-девятилетнего и уже потому ненасытного, Марьванне любить было не за что. Ну, не мог я иной раз удержаться и не хапнуть обжигающую картошку с её широченной сковородки! А спустя годы между нами развернулись буквально огненные баталии. Каждый раз, когда ночью я брался смолить лыжи на газовой плите, Марьванна непременно возникала, истошно вопила и выдавливала меня своим брюхом из кухни. Лишь из-за её ограниченной подвижности я успевал-таки сделать своё "чёрное" дело, правда, не сразу, а за два-три подхода.
Однажды я всё же попался на крючок собственного предубеждения. Коллега удивила меня несообразностью прекрасного юного лица и массивной фигуры. Вот оно, — подумал я, — воплощение доброты! Пожалуй, так оно и было. Мы прожили вместе больше трёх лет. Дольше не сложилось.
Была в моей жизни ещё одна, относительно недолгая коммуналка, уже в начале 80-х. Соседка — некая Татьяна: полтора центнера живого веса и ни грамма чистоплотности. К тому же ленивая и, понятно, нигде не работающая. Так ведь кто-то на ней женился! Ребёнок не замедлил появиться. Выгребать грязь и (пардон!) дерьмо за новоиспечённым семейством мне пришлось около двух лет. Конфликтовать по этому поводу было себе дороже. Поэтому порядок в "местах общего пользования" наводил сам. Верить в добрых толстушек при общении с этой особой не хотелось. А вот мой средний брат, увидев её однажды на нашем общем балконе, призывно засверкал глазами. Дело вкуса?
Последний удар (буквально!) по наивной вере в увесистое добродушие нанесла мне опять-таки соседка снизу. Это случилось в 1997-м. Я неосторожно открыл дверь на звонок. Огромная бабища, громко лая матом, дала мне боевую затрещину, вломилась в мою крохотную квартирку и пыталась учинить разгром. Сопровождал её какой-то плюгавенький мужичонка. Растерявшись поначалу, я добрался до топора. Только после этого гости отступили. Ретираду сопровождали тирады, по которым я постфактум уяснил для себя причину вторжения. Дама бойцовой породы работала продавщицей в соседнем магазине, а жила этажом ниже. Оказывается, её всего лишь раздражал шум, исходящий сверху, т.е. от меня и моей тогдашней юной подруги. После этого я поставил стальную решётку с замком при входе с лестницы в наш четырёхквартирный коридор.
Двадцать первый век. По средней дорожке бассейна порхают вольным стилем быстрорукие созданьица. Когда они выходят из воды, "то не можно глаз отвесть" — настолько притягательна их юная стройность. Ближе к краю бултыхаются льготные "божьи коровки". Увенчанные банными чепцами, они давно заплыли за шестипудовый рубеж. Чуть дальше от края — средний класс: группа, устремлённая из первых во вторые. Кто из них добрее? — Не знаю. Проще сказать, кто больше раздобрел.
08.02.2006
1953. День плачущей лягушки
Нас выстроили в спортзале. Директор давно уже не говорил, а сипел — из-за больного горла. Поэтому гвзету с чёрной каймой зачитывал завуч. Хотя чего читать-то: радио с шести утра — всё о том же. Стою, терплю вместе со всеми. Вдруг одноклассник Лёнька Дейнекин тычет меня в бок и ехидно вякает: "А лягушка — плачет!". Это про нашу немку лупоглазую. И так мне смешно стало! Прямо распёрло и трясёт от смеха. Но главное — от страха: вдруг заметят. Меж тем этот гнус Лёнька не унимается: "Тыр, Тыр, глянь, как лягушка плачет!" Уж не помню, как мне удалось придушить себя и не разгоготаться.
Не поймите меня правильно. Ничего политического. Просто нервное. Зато не забыл. Хотя уже 56 лет прошло.
05.03.2008
СССРия (оглавление)
БегоВатты (оглавление)
На главную
Обратная связь. E-mail: tblrenko@yandex.ru