1968. Дырка от железного занавеса
1968 — 1969. Град неукусибельный
1968. Дырка от железного занавеса
Когда некий вельможа похвастал царю Петру, что может говорить по-иноземному, тот сразил его вопросом: "С кем?" На днях телевизор справедливо заметил: в СССР любой иностранный язык намеренно преподавали так, чтобы на нём невозможно было общаться. А зачем? — Всё равно же не с кем. Были, разумеется, места, где учили иначе. Например, в ин'язе мне повезло на талантливого педагога. Усилиями Ираиды Петровны Киселёвой, которая преподавала лексику, её студенты уже после первого семестра избавились от переводческой немоты, а на выпуске мы весьма бойко лопотали по-немецки.
Не хотелось, однако, оказаться в положении петровского вельможи. Выехать за границу было немыслимо. Как-то меня пытались сосватать инженером-переводчиком в ГДР на конгресс транспортников. Даже прислали на дачу, где я проводил отпуск, гонца с бланками анкет. Я парился с ними двое суток, а затем, уже в Москве, несколько раз переписывал. Потом тягали в райком, где партийные подневольцы нехотя пытали меня за творческие успехи в личной жизни и осуждали мои трудоустроительные зигзаги. Вроде обошлось. Но кончилось ничем. Где-то наверху мою моральную усидчивость сочли недопереизбыточной. Меж тем поезд ушёл: без переводчика на конгресс от Госстроя вообще никто не поехал.
Но — ищущий да обрящет. Осенью 1967-го по объявлению в газете я нашёл курсы гидов-переводчиков при "Интуристе". Готовили нас уже весной, к предстоящему летнему сезону. Учили основательно. До сих пор храню не только справку об окончании курсов (см. рис.), но и рукописные немецкие тексты экскурсий по Москве, Кремлю, его музеям, по Третьяковке и т.д. Для предстоящей работы нас тренировали на натуре. По городу возили в автобусе, причём каждый из нас должен был по команде преподавателя "включаться" на ходу и продолжать рассказ за предыдущим обученцем. В музеях мы заучивали не только текст, но и расположение экспонатов, последовательность переходов и т.д. Нас научили принимать тургруппы, заранее расписывать каждый день их пребывания и заботиться о насущном (еда, размещение, досуг, билеты и т.п.).
Вот она, моя дырка от железного занавеса.
Наши шефы предусмотрели всё, даже подсказки на случай т.н. провокационных вопросов. Для примера — одна из них, в моём обратном переводе с немецкого.
Действительно ли при социализме должна быть только одна партия? — Отнюдь. Однопартийная система — не принцип, а проявление исторических особенностей. До 1917 г. существовало несколько партий (эсэры, кадеты и т.д.), но большинство народа поддержало только коммунистическую партию. Остальные самораспустились... О ведущей роли партии: если сравнить наше государство с кораблём, то партия — рулевой, а правительство — капитан.
Были и прочие благоглупости, с упором на юбилейные (в 1967 г. отмечалось 50-летие) достижения страны и на преимущества её правопорядка. Я честно принимал всё на веру: тогда вам не сейчас. И однажды самонадеянно ввязался в спор со швейцарскими студентами по поводу этих самых преимуществ. По их словам выходило, что у них в стране бесплатное образование, здравоохранение и прочие блага не только не хуже наших, но доступнее и явно выше качеством. Сколько я ни кипятился, убедить их в превосходстве нашего бытия не смог. И не мог: теперь мы это знаем. А тогда некий реванш мне всё же перепал.
Жарким августовским днём моя тургруппа кучковалась возле бочки с квасом на ВДНХ. В ожидании своей очереди один из немцев упрекнул меня в необъективности. Дескать я распинаюсь о нашей прекрасной жизни, тогда как вождей возят на лимузинах, а переводчики живут на сто рублей в месяц и ходят пешком. И в этот момент мимо проезжает открытая "Чайка" (самый ходовой "членовоз" 60-х годов), а рядом с водителем сидит и делает нам ручкой экскурсовод, за которым я только что переводил для своей группы в каком-то выставочном павильоне. Я гордо глянул на оппонента: знай наших! Разумеется, я не стал для него уточнять, что коллега просто хорошо знаком с шофёром "Интуриста" и прокатился по-приятельски, с оказией. Ну, а готовый коммунизм я всё-таки увижу, правда, через много лет и не в СССР, а в странах развитого капитализма.
В СССР был строгий порядок: контактировать с иностранцами из капстран могли только те, кто уже проверен на "демократах". Поэтому сразу после выпускных экзаменов меня, как инженера, направили работать с техническими делегациями из ГДР, — хотя никаких курсов для этого можно было бы и не заканчивать. Сначала были переговоры по стройматериалам в какой-то конторе возле Кремля. Переживал не очень, только старался, чтобы единственное слышащее ухо было обращено в немецкоговорящую сторону.
Потом выехал в Воронеж, со специалистами по синтетическому каучуку. Перед отъездом просмотрел техдокументацию, которая была у сопровождаемых: надо же было хоть как-то усвоить лексику. Подопечным я представился как Саша. Это их почему-то рассмешило. Они радостно тыкали в меня пальцами и всё повторяли: "Рус, рус!" Я недоумевал: ну, рус, и что из этого? Только по возвращении в Москву заглянул в словарь, и до меня дошло: я попался на хрестоматийный стереотип. Russ — это вовсе не рус, а сажа. По работе немцы знали это русское слово, а произносили с оглушением согласной, т.е. как саша. Отсюда и не понятая мной реакция на моё вполне тривиальное имя. Век живи, век учись!
В Воронеж мы отправились поездом. В купе вагона не мог отделаться от ощущения, что меня дурят: всё ждал, когда же спутники заговорят по-человечески, т.е. по-русски. Не дождался, разумеется: иначе зачем бы я им был нужен. Разобрать на слух их скорострельные диалоги я не мог, и они это знали. Я чётко расслышал сказанное обо мне: 'Er versteht sowieso die Haelfte davon' ("Он всё равно половины не понимает"). Но при переговорах спецы вели себя корректно и вещали членораздельно. Впрочем, у меня всегда был наготове безотказный приём: если я чего-то недопонял, то развёрнуто переспрашивал, т.е. пересказывал говорящему его же слова в моём понимании. Тот либо кивал, либо поправлял меня, и совместная работа продолжалась.
Куда труднее было с нашими косноязычными переговорщиками: их кривые падежи приходилось сначала переводить в уме на русский и только потом на немецкий. Много лет спустя, в 1991-м, довелось побыть переводчиком аж на Старой площади. Наши и немецкие высокопоставленные милиционеры согласовывали некий совместный документ. Выяснилось, что немцы знают русский лучше наших: по ходу переговоров они правили безграмотный русский текст. Аутентичный немецкий вариант ни у кого возражений не вызвал: его готовил толковый переводчик (не я).
Проверку "демократами" я, очевидно, выдержал. Дальше пошла настоящая работа. В Москве или Бресте я встречал, а затем сопровождал то одну, то другую тургруппу. Сказалась отличная учебная подготовка, благодаря которой сразу возникло ощущение: это я знаю и могу. По музейным залам вёл свою паству уверенно, голос не экономил. Поэтому ко мне то и дело прибивались экскурсанты из других групп, где поводыри были не столь громогласны. Но по вечерам дома горло болело, как при ангине. Перекрывать нормальный шумовой фон, например, посреди Соборной площади Кремля, было весьма затруднительно. Решил вооружиться самодельным мегафоном. Пригодился мощный транзисторный приёмник, который когда-то подарили венгерские коллеги после испытаний их самосвала. Стоило поднести микрофон к динамику, как раздавался громкий характерный звук, на который сразу сбегались мои подопечные.
Работа с группой считалась законченной только после моего визита в спецкомнату, где я обязан был вести спецтетрадь. Проще говоря, доносить, нет ли среди моих туристов подозрительных личностей, например, людей, похожих на разыскиваемых военных преступников. Устно по тому же поводу мне приходилось общаться с интеллигентами в штатском практически в каждом отеле на пути следования группы, в Минске, Новгороде и т.д. А изначально нас инструктировал тихий полковник с коловратным взором. Мы обязаны были пресекать попытки фотографировать оборонные объекты, а также пропагандистскую фотосъёмку помоек, невзрачных строений и т.п. С другой стороны, мы должны были активно опровергать подозрения немцев в том, что "Интурист" связан с КГБ. Знать бы мне уже тогда райкинское: "Не поймите меня правильно!" Так нет же, по наивности бросился соответствовать.
Провожаю группу в Шереметьеве. На лётном поле немцы решили сфотографироваться. Сдуру делаю им замечание: «Низзя снимать еродромы». Туристы не поленились нажаловаться. Скандал был грандиозный. Меня едва не уволили — своим дурацким замечанием я выдал тайную связь "Интуриста" с КГБ. Оказывается, при подозрениях надо было не заниматься самодеятельностью, а обратиться к кому следует. Хорошо, что до вездесущих "органов" не дошёл другой эпизод. При движении по шоссе многие туристы фотографировали наши неказистые придорожные деревни. Ну, разве не для пропаганды?! Ответ на моё "низзя" был прост и, как я теперь понимаю, честен: интересны не сами косые избы, а затейливые резные украшения на окнах. Ну, не поверил я, идиот! Как не поверил и в искренность людей, которые перед прощанием в Выборге собрали на память и в подарок мне пакет со всякой всячиной: авторучки, жвачка, бутылка вина и пр. В меня жёстко была вколочена установка: данайских даров не принимать. Любой дар — попытка подкупить, развратить, а заодно и намекнуть на мою, а стало быть, и всесоюзную бедность. Так и не взял — ко всеобщей обиде.
Вообще, немцы относились ко мне лучше, чем я к ним. В них не было ни совковой закрепощённости, ни моего молодого недомыслия. Кстати, контингент — в основном, весьма пожилой. Пенсионеры охотно путешествовали, а Россия, которой их пугали, именно поэтому была интересна. Были среди приезжих и ностальгические туристы. Однажды в минуту отдыха мы с коллегой-переводчиком беседовали, сидя в автобусе. Напарник то и дело переходил на вольную русскую лексику. Вдруг пожилая немка, которую угораздило остаться в автобусе (лень вылезать, что ли?), заметила нам (по-русски!), что здесь как-никак дама. Ровесница века, она покинула Россию в 1914-м, вместе с родителями, а теперь приехала, чтобы разыскать в Москве родительский дом. Поэтому экскурсии её не интересовали: она ждала, когда спадёт жара, чтобы отправиться на поиски. Я предложил свою помощь, но она отказалась: ей хотелось найти дом своего детства самой. И ведь нашла! Об этом она гордо и грустно поведала мне на другой день.
Неприятно вспоминать и о том, как разочаровал водителей немецкого автобуса. Где-то по дороге на Ленинград щебёнкой выбило панорамное лобовое стекло. У запасливых немцев на этот случай с собой была пара прозрачных гибких панелей, а к ним — стойки, воспринимающие напор встречного ветра. Чтобы смонтировать систему, надо было выкрошить разбитое стекло, а затем поставить и закрепить панели со стойками. Шофера надели рабочие комбинезоны поверх белых рубашек и галстуков. Достали и распаковали пластиковые панели. Быстренько очистили проём и... сели изучать инструкцию! А я-то по их уверенному старту заключил, что дело им хорошо знакомо, и решил не мешать. Бегло пролистал инструкцию (ничего хитрого!) и уселся чуть впереди автобуса на обочине. Сам я терпеть не могу, когда стоят над душой. И, не дай бог, полезут с замечаниями, если дело не ладится: укушу! Оказалось, однако, что щебёночная напасть для обоих водил — в новинку, а аварийное эрзацстекло они пытаются поставить впервые в жизни. Кто ж знал? Провозились они долго, несколько раз начинали всё сначала. Когда наконец управились, в дороге со мной не разговаривали. Лишь на другой день высказали мне свою обиду: я, инженер (сам хвастался), не захотел помочь им, простым работягам, в таком трудном деле.
Работать с людьми и не считаться с ними — абсурд. Ну, почему я только теперь такой мудрый, а не тогда, в 68-м? Автобус нёсся по шоссе на Брест. Справа — кладбище явно немецкого вида. Туристы просят остановить. Я против (с чего бы?). Всё-таки останавливаемся, выходим. Перед нами немецкое солдатское захоронение 1914 года. А ты боялся, дура!
Август на исходе. Провожаю свою последнюю группу. Всё шоссе от Минска до Бреста забито воинскими колоннами. В киоске на АЗС покупаю "Правду": войска вошли в Чехословакию. Очевидно, мы движемся параллельно обозу. В автобусе беру микрофон и с листа перевожу газетное сообщение. Им это нужно!? Встаёт руководитель группы. Обращаясь к туристам, предлагает им... спеть хором и запевает сам. Как же здорово у них это получается! Я заслушался. Газету спрятал подальше. В Бресте уже никого не встречал, а просто сел на московский поезд. Пообщаться живьём с иноземцами теперь доведётся не скоро — уже после советской власти.
16.02.2006
1968 — 1969. Град неукусибельный
Остров на море лежит,
Град на острове стоит…
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты…
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
А.С. Пушкин. "Сказка о царе Салтане..."
В разгар весны, 15 апреля 1969 года, резко похолодало. Ночью до минус 15. То ли от перегрева, то ли по извечному российскому разгильдяйству, на ТЭЦ рванул котёл. Чудом не разнесло вдребезги трубу. Ту, которая, как местный маяк, нудно маячила на горизонте всю дорогу от станции до города. Дома и заводы съёжились без тепла. Горком мобилизнул всех и вся. Через сутки кое-как, на времянках, удалось прогреть больницу и прочие детсады. Позже наладили и остальное.
Тогдашние газеты, как всегда, поместили в нижнем углу последней полосы еле заметное сообщение. О переходе на летнюю форму одежды.
***
Июнь 2008-го. По случаю очередного полумарафона усамокачиваю роскошные аллеи. Тревожно радуюсь: живы — вопреки времени и выхлопной напасти. Упираюсь против ветра по Центральному проспекту и пытаюсь вообразить, как тут было, когда ни аллей, ни проспектов ещё не было.Пушки и барабаны загрохотали задолго до появления города. Сначала не о нём, а о его тёзке, первом спутнике. Уже откатываясь, шумовая волна прошелестела: «Город-спутник». То ли своя, то ли заёмная, но возникла мысль окружить Москву не слишком близкими поселениями. С московскими типовухами, столичной пропиской и непыльной работой за едва ощутимую плату. Окружать начали с северо-запада. Позже окружение отменили. Запал иссяк на первенце. Зато сам первенец дорос аж до полувековой зрелости.
Как раз полвека назад, летом 1958-го, ездил мимо и насквозь, в спортлагерь МАИ. От Крюкова автобус пыхтел по шоссейке, которая вела поперёк Лениградки на Льялово, с ответвлением к ВНИИФТРИ и дальше, в посёлок УНР (ныне Менделеево). Пока ехал, тщетно пытался углядеть хоть какие-нибудь признаки грядущего спутникограда.
Тем поразительнее был вид этих мест через пять лет. По правую сторону железной дороги возник, строился и жил почти уже нынешний Зеленоград. Работали предприятия с чуднЫми названиями: «Элион», «Ангстрем» и т.п. Правда, доехать сюда на работу можно было пока только служебными автобусами, от Белорусского. Зато, если верить слухам, ездить надо какие-нибудь месяц-два, до вселения в отдельную квартиру. Главное, чтобы приняли. Уже при оформлении заполняешь нужные бумаги и — жди, когда появишься в списке.
Как водится, никакой официальной информации. Город полусекретный. Не только белохалатные цеха, но даже мусороуборочная автобаза — номерные п/я. Никаких "Требуются". Но все вокруг только и говорят про сказочный город для безнадёжных московских очередников. Тех, у которых в каждом углу комнаты — по родственничку. А ты уже с дипломом, после армии и чёрт-те где женат. В общем, кто хотел, тот устремлялся.
В отделе кадров строительного автопарка новички вдохновенно потели над квартирными бумажками. Только-только поступили и уже — пора! Меня кадровик выслушал безрадостно и кисловато прожевал: «Без опыта. Нам бы готового, а тебя ещё стажировать. Ладно, сходи к начальникам колонн». Вполне обычный трудоустроительный ход: сперва договориться с начальством. Но я сдуру обиделся и не пошёл. Корабль не пристал.
Судьба подпихнула с другого боку. Три лета лагерей. Здесь же, в двух шагах от Панфиловского, работал вожатым. Но совершенно мимо вопроса, который всех испортил.
Наконец, осенью 1968-го прибился-таки к промотходной автобазе. Граду уже десять стукнуло. Скорострой вдесятеро умерился: первая очередь кончилась, вторая — на левом берегу железки — не началась. Квартиру маятникообразные москвичи ждут уже вдесятеро дольше, до двух лет. Всё равно вдесятеро быстрее, чем в Москве. Поэтому мучаются, но ездят.
Надо сказать, что затеватели чудограда мучить людей ездомотаньем вовсе не мечтали. Совсем наоборот. Грезилось им, будто работать все будут возле дома. На завод — пешком, по зелёным аллеям. Даже за верхним образованием далеко не ходить: свой электронный институт за углом. Ни тебе вонючих автобусов, ни набитых электричек. Автобусный парк, стало быть, ни к чему. Не нужна и ветка от Крюкова. Разве что грузовая, резервный мазут или уголь на ТЭЦ подвозить. На случай морозов. Я когда юных ленинцев в местных лесах выгуливал, каждый раз на эту одноколейку натыкался. Подозревал даже, что проектировала её как раз та контора, где я тогда работал. Однако на ржавых рельсах никаких колёсных следов ни разу не видел. Наверное, летом тут ни полярных холодов, ни газовых перебоев. Разве что в разгар весны. Но и тогда главное, чтоб горком был, а не ветка какая-то с запасным углём.
В общем, ежели жизнь гораздо шире всех мечтаний оказалась, так на то воля народа. Его даже десятикратным квартирным ожидаловом от электрички не отвратишь. К тому же у него, у народа, вреднющая привычка — на работу во-время ломиться. Всем скопом и к восьми. Семичасовую на Ленинградском каждое утро штурмовали до выпадения окон. В них и вваливались. Мимо дверей, которые ещё не открылись. Кто дверей дожидался, дальше стоя думал. Об автобусе от Крюкова.
Иногда я бегóм добирался. Из Северного Измайлова до вокзала и от электрички до места. Километров 13 всего. Но уж очень глупо было мчаться. Потому что приняли меня неведомо зачем. Видимо, упёрся так, что отвязаться не смогли. В техотделе кроме меня уже двое тосковали: учётчик и главный инженер. Тот, который меня и взял. Исключительно из опасения: вдруг начальству что-нибудь такое понадобится, для чего его семи классов никак не хватит. Директор, который моё заявление подписывал, своего главного молча поддержал. Поскольку сам всего пятью классами обходился. Ну, плюс партбилет, конечно. У главного партбилет тоже был, но и он не помог. Сообразить, что теперь его голове — лишняя болячка: чем меня занять. Но розовомордый жизнелюб напряжением в голове не страдал. Был добр ко всем и ко мне тоже. Несмотря на явный от меня убыток и вред народному хозяйству.
Во-первых, пришлось меня оформлять левым мотористом. Чтобы жил на рабочую зарплату, а не на инженерное пособие, которого едва на электричку, а рубль на обед — только взаймы. Во-вторых, доброго шефа своего я — по молодой глупости — понимал уж слишком правильно. К примеру, велит он мне проверить, так ли оформлены рацпредложения. Я и проверяю. Красным карандашом — по токарным каракулям. Токарь меня, убогого, пожалел. Бить не стал. Хотя я у него натруженный токарными руками рацполтинник изо рта вынул. Только всегда орал мне издалека: "Эй, господин учитель!"
Отыгрался он на мне, когда я на те же грабли попёр и снова шефа правильно понял. Кто-то из соседей втюхивал главному неликвидный шиномонтажный пресс. Сам отбояриваться не захотел, чтобы образованием не сверкать. Меня послал. Глянь, говорит, а то у нас с механизацией не очень. Ну, я и глянул. А чего там глядеть: рама да гидропривод. Тут же, по дурной привычке доводить дело до конца, подмахнул акт и привёз железяку на базу. Гоголь, с его немой сценой, отдыхает. Шиномонтажник чуть кувалду не выронил. Мне на голову. "Я с этой дурой ...аться не буду!" Электрик за голову схватился. За свою. "А силовую подводку я вам рожý что ли?!" Токарь ехидно помалкивал и предвкушал. Он, по токарной сообразительности, сразу ущучил некомплект и свою поживу. Господин учитель сам напишет за него рацуху, да ещё в ногах поваляется. Так и вышло. Трудяги довели пресс до ума. Я составил правльные бумаги. Токарь и электрик получили свои рацпремии. От великодушия готовы были отстегнуть мне. Отказался. Не брать же деньги за собственное недоумство. Не помню, перепало ли шиномонтажнику. Для начальства он раз-другой поплясал вокруг громоздилы. Когда начальство ушло, облегчённо вздохнул и вернулся к любимой. Кувалде.
Вскоре после этого отпросился я в люди. Утомился переживать за шефа и отсвечивать перед ним своим образованным носом. Перешёл в автоколонну, подменным. Денег стало меньше, зато от начальства на километр дальше. Душа воцарилась на место. За рулём.
Уходя в отпуск, мой первый подменяемый водил меня вокруг своего обожаемого мусоровоза и показывал, — совсем, как на корове, — за какие места дёргать. Приговаривал: «Этому и медведь научиться может». На прощанье только что не лобызал любимца в хвост и в гриву. За медведя не скажу, но насобачился я быстро. В тот месяц секретная электроника страны в электронных помоях из-за меня не погрязла.
Позже через мои руки чуть ли не весь советский автопром прошёл, от персональных легковушек и начальственных «козлов» до гоночных самосвалов. Впрочем, это могло происходить совсем не в чудограде, а где угодно. Хотя был и эпизод сугубо местный. По дороге на Москву отловили мой ГАЗик дружинники с полосатыми палками. Мол, нечего порожнём гонять, возьми попутный груз. Давайте, говорю. Они в ответ ничего не дали, а только отняли. Путёвку мою. А меня послали. В Марьину Рощу. Хотя клиент мой совсем в другую сторону жаждал. Часа полтора протолклись, чтобы узнать: для нас ничего подходящего. Гоните, говорят, ребята, за своей путёвкой в Купавну. Ещё полдня мы её искали и у ГАИшников вызволяли. Свои дела на другой день пришлось отодвигать и тех дружинников за полсотни вёрст объезжать.
Настоящей местной достопримечательностью была зарплата. Её назначатели вполне резонно рассудили, что на фоне сияющего квартирного горизонта она особого смысла не имеет и вполне может быть исчезающе малой. Выгода была многократной. Во-первых, естественно, от экономии дензнаков. Во-вторых, электричкам скоро обломился любимый властью попутный груз. Получив квартиру, спецы почти сразу переводились работать в Москву. В третьих, отпадали трудности со всякими регистраторшами и курьерами: те же спецы, дабы не лишиться квартиры, символически трудоустраивали домочадцев. Наконец, в четвёртых, многие работали на благо страны буквально за двоих. У нас на базе почти все по совместительству рулили ещё и в Москве.
Пришлось удвоиться и мне. Благо на автокомбинате, где я контейнеровóзил года за три до того, меня встретили без лишних вопросов. Вечерами, спрыгнув с электрички на «Рижской», я скакал через тысячу и одну железнодорожную колею к истоку Сокольнического вала. До полуночи катал контейнеры по Москве. Почти сразу навострился загонять автопоезд под погрузку хвостом вперёд. Даже на обледенелых площадках. Ночевал в комнате отдыха для шоферов. Утром — назад, в Зеленоград. За другую баранку. Лишь теперь дошло, почему на воротах висел призыв: «Не спи за рулём!»
Домой — только на выходные. Даже на свидание к некоей даме как-то ввалился в шофёрском зипуне и валенках с галошами: ведь от неё опять на смену. Однажды походя выиграл первенство базы по лыжам. Дистанцию — вдоль Льяловского шоссе — сам торил, уже после старта. Зато вперёд меня никто не рвался. Наградили меня тогда роскошной пластмассовой... пепельницей.
Конечно, долго я так выдержать не мог и месяца через пару месяцев удваиваться перестал. Тем более, что главная подлянка была не в зарплате, а в той самой очереди. Она вроде бы двигалась. Изредка вывешивались списки доживших до. Надеялся дожить и я. Пока, опять же к сентябрю, не выяснилось: в этой трёхзначной очереди за прошедший год я не продвинулся, а отодвинулся. Корабль отнесло от пристани.
В конце концов обошёлся я без зеленоградской или иной халявы. Время пришло, и корабль пристал. Совсем к другому берегу.
06.05.2008 СССРия (оглавление)
На главную
Обратная связь. E-mail: tblrenko@yandex.ru