СССРия. СССР и я

1963. Новичок из-под стадиона

Сквозь время всё чётче проступают странности исчезнувшей страны. Искривлённость людского сознания под напором самого передового общественного строя. Невероятная живучесть вопреки этому напору. Неисчерпаемая изобретательность в ответ на абсурдную реальность, от которой даже нежный возраст не очень-то отгораживал. А уж когда приходило время любить...

Новичок из-под стадиона
Кино никто не будет смотреть, если оно не про любовь.
И. Сталин
Если нельзя, а хочется, то можно. Если нельзя, а иначе никак, то придётся.
Советский фольклор.

Долгая дорога к ней
Как я её ждал! Грезил ею с детства. Она виделась мне повсюду. Я хотел её, искал, жаждал, вожделел. Но встреча отодвигалась, как горизонт. В четырнадцать я, наконец, познакомился с ней. В доме пионеров. Мне начала открываться её внутренняя суть, которую я жадно, по-юношески, постигал. Мне хотелось и нравилось иметь с нею дело. В семнадцать она почти вошла в мою жизнь. Но предстояло многому научиться, чтобы мы окончательно соединились. К тому же, в каникулы её место занимала другая — доступная, случайная и попроще. Но она ждала. Даже когда я ушёл в армию. Дождалась. Настало время любить. Свою единственную. Желанную. Работу.

Но чтобы подступиться к ней, нужен был золотой ключик. Ключ зажигания. Заполучить его мог только тот, кто прошёл сквозь три головы Змея Государыча: МК (не газета, а медкомиссия), ГАИ и ОК (сперва отдел кадров, а уж потом о'кей). Понятно, что дерзал я не в космонавты и даже не в дипломаты.

А чего же ещё хотеть? Отец гонял на мотоцикле и рулил всякими грузовиками. В свои три года я упоённо просвещал дворовых приятелей: «Это трёхтонка. Она ездит на дровах. Потому что шофёр работает газогенератором». В восемь лет — моя первая автоавария. Добрый солдат Егорий служил шофёром при дорожно-строительном полковнике, а заодно пас и полковничьего племянника. Упросил я солдата дать порулить трофейным Опелем. Прямо по двору я прокатил вполне прилично, но после левого поворота солдат схватился за монтировку. В смысле, крыло правил. В одиннадцать лет я каждый выходной обретался в подвальном автозале Политехнического. Там было всё, от исторической автобрички до послевоенных легковушек. В четырнадцать я наизусть знал все узлы и детали полуторки, ГАЗ ММ. В доме пионеров мы разбирали её до винтов.

Если я что-нибудь знал и умел по автомобильной части, то только благодаря тому детскому автокружку. Но умел отчаянно мало. Когда через год попытался это умение применить, чудом не покрошил десяток пионерлагерных водоносов. Всё, чему учили в автовузе, — смутно и ненадёжно. Хотя даже права выдали. Любительские. Как и одноимённая колбаса, права были с белыми включениями. С пробелами в практической сути. Иначе бы я не починил правое крыло грузовика об забор на заводе "Электропровод". Я там однажды в каникулы подрабатывал грузчиком. Водитель ушёл обедать, и я решил переставить машину поближе к подъёмнику. Так переставил, что до сих пор помню все шофёрские слова по возвращении.

После армии сразу — на базу. Поближе к золотому ключику. Пока недосягаемому. Ведь каждой змей-государычевой голове надо было показать всякие бумажки, чтобы получить другую бумажку, с которой она пошлёт тебя к следующей голове. Ну, или ещё куда подальше. За недостающей бумажкой.

На базе меня определили в должность весьма приблизительную. Со мной в смену и в соседних колоннах работали шофера, списанные на берег по возрасту, здоровью или дурному пристрастию. Мы все — дежурные механики, вернее, контролёры на выпуске и возврате. Путёвка, спидометр, бак, свет, рулевые люфты, тормоза, три раза расписаться, занести в журнал. Всё помножить на сто машин в колонне и уместить в полчаса утром, в час вечером. После девяти — выгнать на линию опоздавших с похмелья и застрявших в гараже. Плюс заявки на ремонт: вечером принять, передать слесарям; ночью проверить, сделано ли. Вот так каждые третьи сутки.

Всё бы непыльно, но в первое же дежурство понял: пора линять. Слишком велика разница. Между как надо и как получается. У меня — меньше полуминуты на машину, а при аварии по технеисправности — тюрьма. Не водителю, не слесарю, а мне, который не наездничал и кувалдой не чинил, зато расписывался. На фоне такой перспективы штраф за снятые ГАИшниками номера — милый пустяк.

Учебное поливалово
Сразу не ушёл. Замаячил золотой ключик. Папа Карло и Карабас-Барабас в одном лице звался Серёгой. Лишенец, он отбывал свой исправительный год на дворовой поливалке без номеров и с дюралевой фомкой в замке зажигания. Водолей живенько ущучил: новый дежурный днём мается от недоперегрузки. А Серёге всегда куда-то надо было, кроме работы. Вот он и приспособил меня к своему водолейному делу. Ему — халявная свобода на полдня, а мне — упоительный самообуч на поливальном ходу. Конечно, нельзя. Но ведь хотелось же!

Ночной разор
Перегонять машины по ночам со стоянки в ремонт и обратно мне тоже было нельзя. Значит, перегонял. А то и просто гонял по гаражу между ночующими рядами грузовиков. Тем более, что ко всем замкам зажигания подходил ключ от моего домашнего почтового ящика. Кончилась ночная гульба тем, что однажды зевнул на повороте и наломал железных дров. Нашкодил, поставил покорёженный грузовичок на место, рано утром сдал смену и был таков. Через три дня коллеги сообщили мне потрясную новость. Оказывается, той ночью кто-то по пьянке изуродовал свою и ещё шесть машин, а потом вообще запил и объявился только через сутки. Даже не помнит, где ночевал. Никого разубеждать я не стал. По совести, надо бы, а по уму — зачем? К тому времени всё уже оформили обычным ремонтом и простенько закрасили. Зиловская кровельная жесть — это вам не металлик с перламутровым отливом.

Змей Государыч. Из головы в голову.
После такого happy end'а счёл, что поливально-перегонных упражнений мне, пожалуй, хватит. Хотя бы для экзамена в ГАИ. Стало быть, пора в МК. Тогда вам не теперь, однако. Медсправки в табачных киосках не продавались. МК была одна (!) на Москву. Пропускала по 40 человек в день. Очередь на Переведеновке надо было занимать с позавчерашней ночи. Но главная подлянка для меня была в другом. Чтобы пройти комиссию на шофёра-профессионала, нужно было направление, подтверждающее, что претендент — правильно! — работает шофёром. Заколдованный круг — любимейшая игрушка всех бюрократий мира. Не зря, например, по-немецки это называется Teufelskreis (чёртов круг). Забавно: вольный арестант Серёга такое направление получит без звука (когда время придёт). А мне — увы!

Но неужели из-за бумажки отказываться от любимой? — Нет уж. За неимением гербовой... Беру в кадрах простую справку с места работы. Сую в оконце, какую принёс. На возражения хамлю ва-банк: Что ж, по-вашему, механик — не шофёр? И ведь сработало! Вместе с прочими счастливчиками получаю другую бумажку и скачу на Полянку. Метро там ещё не было, а психдиспансер уже был. Психи-терапевты никуда не спешат: регистратура, осмотр, опять регистратура. Наконец, вожделенный штампик: На учёте не состоит. Возрадованные несостоянты снова мчатся ночевать на Переведеновку. После сериала с забегами и ночёвками сама комиссия разочаровала. Круги и треугольники из цветного конфетти, неразборчивый шёпот в ухо, молоток об коленку — годен!

Экзаменационная контора ГАИ тоже была единственной в Москве. Но в Подкопаевском обошлось без ночёвок и посылательных цидулек. Правила движения сдал сразу, а вождение — со второго захода. При первом решил повыпендриваться и завёл мотор без стартёра, накатом с горы. Выпендрёж обошёлся в полтора рубля, с пересдачей через две недели. Едва получил удостоверение, сразу уволился и побежал по всяким автобазным ОК. Никто не хотел принимать: как шило из мешка, из военного билета торчало избыточное образование.

Строевая на Всемирном стадионе
В конце концов — то ли по недосмотру, то ли по большой нужде — взяли. В гараж с самой длинной в мире фамилией: Первая Первомайская автобаза Московского городского Совета народного хозяйства. Но изумило меня другое: самосвальная конюшня оказалась под несостоявшимися трибунами. Рядом с Серебряно-Виноградными прудами. Сей сталинский колизей — не что иное, как недоответ вождя на мюнхенскую Олимпиаду 1936 года. Ну, уж очень хотелось усатому поквитаться с недоусым. Как же, у того была своя мировая завлекаловка, а чем мы хуже? Этакий олимпийский синдром вождизма. Он и поныне блещет. Там, где сочинские волны плещут.

Вот и тогда затевалось какое-то вселенское игрище. Ради него запроектировали аж трёхпутную станцию метро. Со скромненьким названьицем Всемирный стадион. Потом всякие вожделенинцы называли её по-другому. Теперь — Партизанская (грядёт Сусанинская?). До войны успели убетонить примерно четверть будущих трибун. Мыли дожди, засыпала их пыль. До очередного олимпийски озабоченного генсека. В 1980-м автобазу из-под трибун выгнали. Довоенные окаменелости облицевали белым, а после потешной Олимпиады передали инфизкульту. Нынешние студенты вряд ли задумываются о странностях сооружения: камерный стадиончик, почти потёмкинская лестница и уходящий под небеса трибунный сектор, явно задуманный как овал. Да ещё не тронутая Олимпиадой псевдоантичная входная колоннада на северной стороне. Там, где сейчас местный шанхай, а китайцев больше, чем тараканов.

Серые руины примелькались мне ещё в детстве, когда мы с дворовыми приятелями ходили в жару на Серебрянку. Да и трёхпутная конечная была знакомой ловушкой. Чтобы сесть на обратный поезд, нужно было снова брать билет: через средний путь не сиганёшь. За вестибюлем (где сейчас автостанция и гостиничные корпуса) — самостийная свалка и гаражи из кровельного железа. От метро к руинам вилась корявая дорога со множеством ответвлений к бескрайней помойке. По разнотравью на ступенях мы поднимались на верхнюю площадку. Наши институтские полковники облюбовали её под шагистику. Ещё бы: ровно, тихо, никто не мешает, команды гремят по-парадному, ботинки об камень отстукивают, и все на виду. Дрессировали нас классно. До сих пор могу на ходу без запинки повернуться кругóм.

Вот в такое ностальгическое место угодил я летом 1963-го. Стажировал меня на своём ЗиЛ-585 рассудительный и трезвый мужик Володя. Ему, незаменимому, без меня просто не светил бы летний отпуск. Наставник без разговоров посадил меня за руль, и мы покатили на точку. Для нас точкой был МЭЛЗ (электроламповый завод, ежели кто не слыхал). По ходу я научился заезжать на АЗС, целиться и стрелять из бензинового пистолета (в бак, а не мимо!) и мараковать с бензоталонами.

Кормилец на ладони
Работа наша считалась сдельной. Но загрузили нас только часа через четыре. Полутрезвые молодцы неспешно валандались на площадке промотходов. Азартно вылавливали валютоёмкий утиль. Брикетировали выуженную бумагу под прессом. Садились курить и уходили обедать. После обеда усердно топтались в кузове, — чтобы побольше вошло. Наконец, кто-то проорал: «Накрывай!» Я размотал брезент, пришитый болтами к переднему борту. Впереди — сорок вёрст: мимо Измайлова на Горьковское шоссе, потом по МКАД, в Люберцы, а там через переезд в Косино, на свалку. Но про неё — отдельное кино. Которое все ныне живущие в телевизорах уже видели.

Когда мы вернулись на завод, вместо грузчиков нас радостно обматерил их поверенный. Выдал голубую цидульку с печатью. Там значилось, что мы честно промаячили между Электрозаводской и Косином три (!) раза. С грузом выше крыши. От завода наставник — впервые за весь день — рулил сам. Но вовсе не потому, что по рулю соскучился. Не доехав до нашего колизея с полкилометра, он свернул в один из помойных закоулков, остановился и сказал: «Наработались! Теперь зарабатывать будем». Достал из бардачка маленький гаечный ключ на 8 мм и нежно приласкал его рукой: «Ах ты, мой кормилец!» Отвернул ключиком гаечку на изнанке спидометра. Тот подался из щитка наружу. Ободок со стеклом свободно провернулся и... повис на пломбировочной проволоке. Сама пломба осталась девственно нетронутой. Володя долго считал губами. Потом спичкой легонько подвёл колёсики счётчика до нужного числа. Пока он возился, рядом с нами что-то жужжало. Я оглянулся. Коллега расположился со своим ГАЗиком неподалёку и крутил трос спидометра карманным электромотором снизу. Изящно, конечно, но наш способ был явно спорее. Вот ободок уже снова на месте. Гаечку затянуть, и можно в гараж, на контроль.

Впервые осязнул свою покинутую должность с изнанки. Сознание двоилось: «Нельзя, нехорошо, не по-советски. Это же приписки, уголовщина». Володя на моё смущение реагировал с понятием: «Мы же не виноваты. Когда б не пьянь заводская, запросто могли бы и трижды обернуться. Или, по-твоему, мы весь день за рупь семьдесят катались?» Не убедил он меня, конечно. Позже я всегда старался, вопреки всему, уложиться в норму. Однажды сдуру перестарался: обернулся с Семёновской на песчаный карьер в Захаркове пятикратно. Учётчик всё равно выдал стандартную цидулю на три ходки. Мои лишние приписал тем, кто не управился даже дважды. Позже, когда развесистые чудеса окончательно утомили, я нашёл-таки на свою шею другой хомут. Тоже сдельный, но уже без рисования.

Леворульные дрова
Стажёрство моё не затянулось. Уже на третий день наставник сдал новоиспеченца диспетчерам. И поехал я в люди. Люди приняли меня за своего. Со мной это часто бывало. Вот теперь, к примеру, держат за своего те, кому под-за восемьдесят. Видимо, в мои годы прекрасно выгляжу. Для их лет. А тогда непросыхающие заводские грузчики, жуликоватые хозяева возлесвалочных утильных палаток и прижимистые возделыватели частных угодий в соседних деревнях искренне полагали, что я не только сплю и вижу зашибить рупь, но и умею это делать не хуже их самих. По их бесспорному разумению, рулить железной бандурой за трояк в день мог только тот, кто мастак не упустить при этом своё. Не будешь же каждому объяснять, что любимую нельзя своими руками обращать в продажную. Люди бесцеремонно втравливали меня в свои делишки, за которые с них взять нечего, а я мог бы лишиться прав и любимой. Ведь ГАИшники в те времена левый груз выхватывали из потока по-ястребиному. Химерический прибыток бледнел перед откупом или, того хуже, оформлением как положено. Поэтому левый рейс — всегда на нервах. Не зря на плакате у ворот красовался указующий перст под синей фуражкой: «Налево свернёшь, — в ДТП попадёшь!»

Но главное: нельзя, не хочется, не нужно, поперёк души, а делаешь. Не хватает духу сказать нет. Как ни уворачивался, но грешен: возил. Дрова, макулатуру, сено, картошку, вещички. Людей можно понять: не на себе же им всё это таскать. Заказать машину у Змея Государыча можно было, но скорее, теоретически, не всегда и не везде, а на деле канительно до изнурения, хлопотно до скандальности, дорого до бессмысленности и зыбко до безнадёжности. Вот и приставали с просьбами, хотя порой было совершенно не до них.

Дела промойные
Ведь работу мою никто не отменял, а жестяная самоходка была с норовом. Может, я её — по неумелости — не особо щадил, но и мне от неё доставалось. Заглохла однажды в колее, посреди бескрайней загородной помойки. Плясал я вокруг неё день, ночь и ещё день. Всё стократно снял-разобрал-продул-промыл-прочистил-собрал-поставил, — ну, никак! Вроде и заведётся, даже поедет и — опять подыхает. Извели меня эти подергушки до полного отчаяния. Техпомощь не вызовешь: на свалке телефонов не было. Никто из коллег буксировать меня чёрт-те куда не взялся бы. Просил кое-кого позвонить в Москве ко мне на базу. Некоторые обещали. Позже станет ясно: не позвонил никто. А пока в тысячу первый раз откручиваю бензопровод от бака. Из отверстия выглядывает вроде бы нитка. Тяну и вытаскиваю какую-то волосатую дрянь. Так вот где таилась..! Как же всё просто: эта гадость то подплывала к штуцеру, то отплывала. А я-то, идиот, бензонасос с карбюратором целые сутки напролёт крошил-перевинчивал.

Встречали меня ласково, торжественно и с понимающим подмигиванием: «Пиши объяснение, где халтурил два дня, почему нет бумаги от клиента ни за вчера, ни за сегодня и почему туфта на спидометре». Хватаюсь за голову: колёсики в счётчике спидометра давно разболтались и прыгали на ухабах. Не до цифири было, когда сутки не жрамши и на помойке. Уж не помню, какую надо мной учинили экзекуцию. Скоро вернулся из отпуска мой былой наставник. Пересел я на бортовой грузовик. Зарабатывать стал меньше, зато душа на месте. Оплата почасовая, на свалку не гонять, налево не рулить, а приключений не меньше прежнего.

БФ по-кремлёвски
Хотя люди, с их неистребимыми повадками, и тут доставали. На том же МЭЛЗ'е сели ко мне трое грузчиков. Первая остановка — у стекольного цеха. Один из молодцов приносит две огромнейшие колбы: не иначе, из таких делали лампы для кремлёвских звёзд. Ещё из какого-то цеха выуживается двухлитровая жестянка с клеем БФ. Только выехали, — стоп у продмага. Друзья выпрашивают у меня двугривенный. Возвращаются... с пачкой соли и чёрной буханкой. Потом надолго застреваем где-то на безлюдье. Вершится спиритизм на лысой горе. Клей выливается в колбу. Туда же высыпается соль. Молодцы посменно ворожат с колбой: крутят, трясут и приговаривают: Сгинь, нечистая сила, останься, чистый спирт! Вскрученное содержимое постепенно светлеет и становится почти прозрачным. В центре колбы плавает тёмный лохматый шар. Чистый отделился от нечистой и сливается во вторую колбу. Друзья долго матерят меня: что это за шофёр без стакана в бардачке!? Потом как-то управляются. Теплеют и предлагают мне. Ну, уж, извините! Опять матерятся. Долго крошат буханку. Самое поразительное происходит потом. Едем на место, и они весь день честно вкалывают: грузят, выгружают и не падают! Когда возвращаемся на завод, их старшой мне объясняет: «Хороший день. А завтра работать не получится: кладовщик сказал, клея не даст.»

Столбовой поворот
Вот так начал я осваивать новую технику. После приручения самосвала бортовой грузовик казался тихоходом. Самонадеянность без удержу скакала впереди навыка. На правом вираже умудряюсь задеть задним колесом за пасынок придорожного деревянного столба. Тот валится вдоль борта. От грохота резко торможу. Капот опутан проводами. Кто-то орёт, чтоб я к ним не касался. Место бойкое и узкое. Мгновенно набухает пробка. Выныривает ГАИшник. Плету ему лапшу для протокола: «Из-за встречной кто-то выскочил, пришлось резко отвернуть». Хотя на самом деле, просто не успел открутить руль обратно на выходе из лихого поворота. После недолгой разборки сдаю назад, вылезаю из-под проводов и — в гараж. Осторо-ожненько.

Хозяева гнилого столба насчитали от моего геройства убытку на три моих зарплаты. Когда их из меня стали вычитать, я пошёл знакомиться с четвёртой головой Змея Государыча. Голова предназначалась для защиты трудящихся от закона и называлась районным прокурором. Тот дал мне бумажку. По ней в ГАИ дали другую бумажку — выписку из протокола. По протоколу, виноват был некто мною спасённый. А мне причитался чуть ли не орден. Прокурор даже не стал тратить чернила ещё на одну бумажку: позвонил на базу, и вычтенное вернулось ко мне через месяц само.

Подсед под мостом
Говорят, умные учатся на чужих ошибках. Я норовил на своих. Выезжаю как-то под железнодорожными мостами с улицы Войтовича на Нижегородскую. Над головой что-то проскрежетало. Будто состав стоп-краном тормознули. Где-то в Калитниках выгружаюсь. На обратном пути въезжаю под те же мосты и — трах-тарарах! Передок задирается на дыбы. За кабиной железо бьёт об железо. Трещат доски. Мотор дёргается и глохнет. В ужасе вылезаю наружу. МПС'ный контейнер упёрся передним торцем в балку первого моста, от удара сдвинулся в кузове и рассадил задний борт. ГАИшник уже орёт на меня и тычет палкой наверх, в знак Ограничение габаритной высоты. А то я без него не вижу. Но ведь туда-то проехал нормально. Кто ж знал, что пока я выгружался, мосты просядут?

Отпустил он меня под безвозвратный денежный залог. Я покатил в объезд, через две заставы. Ударную травму контейнера и множественный перелом заднего борта долго лечили кувалдой, топором, монтировкой и прочим микрохирургическим инструментом. Меня же мучила загадка: почему туда проехал, а обратно упёрся? Не помню, сколько дней или лет (?) прошло, пока осенило. Туда машина подсела под гружёным контейнером, и он едва пролез. Вот что скрежетало-то! Ну, а после выгрузки, сами понимаете... Случай прибавил мне опыта и сомнительной известности.

Двойной ВВП с угоном
Скоро эта известность неимоверно возросла и заиграла новым светом. Возил я на какую-то стройку за Подольском двухтонные бетонные блоки. Изо дня в день, по две штуки, за 70 км. На погрузку — в хвост, на разгрузку — тоже. Тоска простойная. За день еле оборачивался. Чтобы поскорее от такой радости отбояриться, решил удвоить свой ВВП. Враз вывозимый продукт. У ворот гаража вечно паслись бесхозным стадом разные прицепы. Под трибунами, промеж бетонных колонн, с ними было просто не повернуться. Поутру получаю постылый наряд. Цепляю бортовой двухосник. Гордо гружу и привожу на стройку двойную дозу. По возвращении жду поздравлений. Хотя бы за сообразительность. Получаю: а) матюги от хозяина прицепа; б) выговор от начальства за угон (!) и самоуправство. Пишу очередную объясниловку: мол, хотел как лучше.

Вообще-то меня действительно стоило вздрючить. Но совсем за другое. Дело в том, что мой ЗиЛ-164 вовсе не рождён был тягачом. В отличие от ЗиЛ-164А, у которого и мотор чуть мощнее, и тормозной кран двухкамерный, и розетки есть для прицепа. Моя рационализация была опасной авантюрой. Буксировка пятитонного прицепа без тормозов, с неработающими стоп-сигналами и поворотниками чудом обошлась без ЧП. Но об этом никто из моих ругателей даже не заикнулся. Не по инструкции — караул! А что угробиться мог или угробить кого — подумаешь!

Грузите шляпы тоннами!
Меж тем любимая упорно учила меня именно думать. Обо всём и заранее. Занарядили меня однажды под витринное стекло. Полный кузов опилок. На них — дорогущее полированное диво. Треснет — не рассчитаться. Едешь, будто пироксилин везёшь. Кто видел кино "Плата за страх", тот может себе представить. Довёз. Разбили его уже потом, когда вструмляли в витрину. Привёз второе. Этому повезло. Магазин воссиял. Поехали за товаром. Из Измайлова в Черёмушки. Спешили очень. Гоню и удивляюсь: чего это встречные шофера руками будто вспархивают, когда меня видят? Погрузка оказалась канительной: долго-долго выносили и уносили какие-то коробки. Едва отъехали, толкаю экспедитора: «Глянь, кто-то себе обратную дорогу опилками пометил». Посмеялись. После пятого или шестого поворота до меня дошло. Но сопровожденцу говорить не стал. Ему ещё будет не до смеха. Когда обнаружит, что почти все оставшиеся в кузове опилки перекочевали в плохо закрытые коробки с товаром. Буквально набились в дамские шляпы. Мы их вдвоём битый час отчищали от приставшей дряни. К путёвке я приложил в тот день накладную с прелестной записью: «Груз: шляпы дамские. Вес груза 4 тонны»

Ляпис казначейский
Не обошло меня стороной и всесоюзное хозяйственное кривомыслие. Будь в стране всё по уму, никогда бы не попал в казну самогó Змея Государыча. Ан довелось. Вывозил оттуда чистое серебро. В слитках. Не себе, конечно, а заводу ВДМ (вторичных драгметаллов). Завод переваривал фотоотходы всей страны. Из них получали не чистое серебро, а серебряную соль, ляпис. Продукт весьма ценный. Поэтому на него заводу спускали план. А план — закон. Его нарушать опасно. Когда нужных отходов не хватало, план по ляпису горел. От лишения премии погорельцев спасала казна. На ляпис изводили чистейшее денежное серебро. Возил его и я. С охраной, вестимо. Рядом дед сидел, со штыком на суворовской пищали. Ехали через пол-Москвы, с просевшими рессорами. По приезде грузчики ворочали тяжкие чушки безо всякого пиетета, с подручными матюгами. Потом садились покурить и поговорить... о любви. Необъятная тётка разбросанных лет рассказывала о своей первой брачной ночи: «Он лежит, колышется, я лежу, колышусь. Так всю ночь и проколыхались».

Гогочу вместе со всеми. До защиты диссертации остаётся 14 лет.
07.02.2007
СССРия (дальше)
СССРия (оглавление)
На главную

Обратная связь. E-mail: tblrenko@yandex.ru